Сразу насторожило, сразу возмутило и не понравилось: почему издал не в Ад Маргинем (типа элитарном), а в "Захарове" с его бессмертно-бессменным пошляком Фандориным?.. Продался? Отдался? И кому?.. И зачем?.. Переместился на существенно другую клетку литературно-шахматной доски… Потом началось мутное припоминание последних сложностей Сорокина. Он — явно заметнейший из всех ныне творящих авторов на поле русской словесности (уж давайте честно скажем: все остальное было, было, и часто было гораздо лучше, а все "совсем новое" больше претендует на звание новизны, чем, по сути, УЖЕ имеет серьезное художественное качество). Сорокина можно не принимать, можно уличать в самоповторах и в чем угодно. Но только равнодушно к нему как-то никто не относится. Потому что чувствуют: здесь ЧТО-ТО ЕСТЬ! Кстати, больше всего, его, по моим наблюдениям, не любят люди пишущие. Потому что понимают, что дело здесь не в случайном успехе, пиаре (только), а в ином качестве, которое им, при всей искренности их литературных и окололитературных стараний, увы… Его "Голубое сало" здорово жахнуло по литературоцентричному сознанию нашей "интеллигенции". И хотя сама эта "интеллигенция", в большой мере определяющая лит. поток, стремительно (но верим, поневоле) его, этот поток, коммерциализирует, подделываясь под вкусы средней тетки в метро или, на худой конец, игруна-"интеллектуала", — все же "Салом" она, эта интеллигенция, поперхнулась. И не очень даже ясно, блин, почему: ведь о конце литературоцентричного сознания говорили давно. Просто, видно, одно дело — умненько рассусоливать, а другое — показать со всего размаху… Можно при этом сколько угодно косить в сторону Дерриды и компании, выискивая симулякры и прочую хню, а можно наивно увидеть то, что никакими "симулякрами" не заменишь, — ЕСТЬ худ. весчь или ее нэма. Ежели б ее было "нэма", ежели бы Сорокин так свободно и точно не расшвыривал залежи наших литературных и идеологических предрассудков, не было бы и столько крику от напыщенных жрецов и жриц Толстоевского. (Кстати, наши политтехнологи с очками, зависшими между зрачками и яйцами, и взросшие на Дерриде тоже отчасти, должны бы убедиться, что одними словами и составленными из них "имиджами", "контекстами", "жестами" (заменяющими поступки) и прочими "симулякрами" поле жизни, увы, не заполнишь… Не прорастет оно ничем, кроме кукишей. А потом, глядишь, кукиши начнут и за яйца хватать. И не всегда с любовью… Но это я так, размечтался немножко уже о своем, о девичьем…) Следующий роман Сорокина "Лед", умело пропиаренный, многих и многих разочаровал. По сравнению с вызывающим "Салом" новый роман показался да, хорошо написанным, но э-э… это самое, – особенно к финалу хорошо написанным фельетоном. Рядом с "Салом" "Лед" выглядел не так аппетитно… Между тем, я уже давно замечаю особенность больших текстов Сорокина, — ну, конечно, утверждается, что сознательно программируемую: начало брызжет жизнью, а ближе к концу вырастает во всей своей бумажно-печатной симулякристой условности иное качество, — художественная "игра" кончается до окончания процесса чтения, — или начинается подчеркнуто другая условная игра. (Как-то не всегда верится, что это все потому только, что ТАК задумано.) Но в любом случае, это требует сноровистого навыка вольтижировки от читателя, — и немногий читающий так уж восхочет вовремя взмахнуть своим родимым крестцом над крестцом мчащегося коня модного "текста". Между тем, огромным достоинством "Льда" стала объективная расстановка идеологических акцентов. Если будущий историк захочет увидеть панораму исканий нашего времени (времени поиска "ведущей" идеи, сплачивающей общество в распадающейся стране), то может раскрыть их точную топографическую карту, — сорокинский "Лед". Я бы очень неоригинально назвал жанр этого романа "социальной фантастикой". Но фантастикой лишь в той мере, в какой применяются здесь движки и коды фантастического жанра, этот выведенный в лаборатории авторского воображения смысловой абсолют — Лед, — вокруг которого и крутится весь сыр-бор хорошо простеганного действием повествования. Однако идея "Льда" оказалась настолько "хлебной" (в плане смысла, конечно), что грех было бы ограничиться несколько обкорнанным романом. Быть может, сам автор почувствовал потребность реабилитировать себя в глазах читателя, а заодно желание и дальше поиграть в предложенную им самим игру. И post factum появился новый текст, роман-предыстория "Льда", — "Путь Бро". Все возможные и неизвестные мне коммерческие соображения сразу оставляем за скобками. Чисто внешне переход из Ад Маргинем к гораздо более демократичному "Захарову" говорит, быть может, о намерении автора обратиться к более широкой аудитории, предлагая сюжет, созвучный времени. Итак, перед нами фантастическая история секты избранных, которые пробуждают других избранных к новой жизни при помощи простукивания их кусками космического льда. Конечная цель забавно пародирует окуджавское "возьмемся за руки, друзья!" и эсхатологичекий дух идей Третьего рейха. Короче, избранные белокурые и голубоглазые "пробужденцы" в один прекрасный для себя, но не для всех остальных жителей Земли момент возьмутся за руки, образуют круг, произнесут магические слова и типа "взорвут" Землю как неудачный эксперимент бога, слив ее энергетику с энергией некоего Света (бога, первоначала, космоса?) В общем, избавят мироздание от безобразных "мясных машин" ("обнаковенных" типа людей), которые якобы тока гадят замысел Света. А теперь я поделюсь своими наивными впечатлениями от текста романа. Его начало, как почти всегда у Сорокина, масштабно и многообещающе. Жизнь богатой русской семьи кануна Октябрьской революции передана очень вкусно и достоверно. Конечно, порой вспомнится: "С миру по ноточке — Дунаевскому песенка". Но, во всяком случае, важно не то, что там от русской лит-ры, а ЧТО ИМЕННО из этих наработок смог сплавить Сорокин. А смог он сплавить великолепный текст. По отзывам всех моих знакомых (людей разных), читавших роман, начало вещи ЗАХВАТЫВАЕТ. И захватывает не сюжетом, а удивительным жизнеподобием, какой-то внутренней достоверностью и полнокровностью, по которым современный читатель скучает так, что и Фандорина готов из-за одного этого (с-симулированного добротного "жизнеподобия" прежней расейской жизни) заглотнуть. В.Сорокин создает мир детства и рая земного, — детства и рая внезапно потерянных. Думается, это одни из лучших страниц в его творчестве на сегодня. Очень живо и точно даны картины экспедиции Кулика за тунгусским метеоритом. А дальше, с переходом героя в "избранники Света", начинается та условная литературная игра, которая, боюсь, отпугнет основную массу читателей. Читатели так часто и отзываются: "Начало великолепно, а дальше какая-то полуфашистская фантастика и скука". Истончается связь с внешним, вещным и историческим миром, который составлял такие убедительные и увлекательные декорации начала романа. Стираются и краски в описании героев, — они теперь не яркие персонажи, к которым как-то эмоционально относишься, а блеклые, совершенно, по сути, неразличимые Бро, Фер, Иг, Будиго и т. п. На каком-то очень важном этапе романного повествования у читателя возникает ощущение художественного вакуума. Не так уж интересны ему сами по себе приключения во имя идеи, которые претерпевают неразличимые тени в схематично нарисованных обстоятельствах. Да и сама идея выглядит какой-то надуманной. Повествование движется ради самого себя… Конечно, в большом тексте так всегда: одни куски написаны с подъемом, другие — поневоле связующие, без вдохновения. Правда, а случае с Бро можно "отмазаться" опять же задумкой автора: ведь речь идет о некой инициации, в ходе которой прежнее умирает и рождается новое. Вот эту точку исчезновения-возникновения и можно рассматривать как замысленную и просчитанную художественную "пустынность" середины текста… Бог один ведает точно, где в тексте нынче проходят границы э-э… "боговохновенного" и умело скомпанованного, мифа и беллетристики… Но вот на обширном романном пространстве, с которого иной читатель давно уж слинял, появляется контрапункт, который разом подключает уцелевших "почитательников" к действу и сопереживанию. Сначала автор показывает нам вполне убедительную и масштабную картину бытия человеческого вообще, — показывает остраненно, как любил это делать уходивший из социума поздний Л.Толстой: "И увидел я сердцем историю человечества. Многомиллионный рой голосов окружил меня: миллионы кроватей заскрипели, раздались сладострастные стоны, сперма хлынула в миллионы влагалищ, оплодотворились яйцеклетки…; раздались крики рожениц, миллионы окровавленных младенцев выдавились на свет и слабо закричали…; стали взрослыми, пошли на работу, стали зарабатывать деньги, влюбились, … родили младенцев, состарились, умерли". Дальше — больше. За картиной скучной, бессмысленной, но "нормальной" человеческой жизни возникают картины "чрезвычайных ситуаций", социальных катаклизмов, несчастий, болезней, преступлений, — также совершенно бессмысленных. Продолжим цитату: "И понял я суть человека. Человек был МЯСНОЙ МАШИНОЙ… И увидел я Землю. Плыла и кружила она в космосе, посреди миров Покоя и Гармонии, созданных нами. И лишь Земля была неспокойна и дисгармонична. И была в этом только наша вина. И только мы могли исправить ошибку". Кусок этот сам по себе изумительно содержит в себе массу чисто стилевых "закосов": от "проповеди" и "видения" до политического манифеста и естественнонаучной популярной статьи. А главное — он сам в себе так серьезен, ТАК УБЕДИТЕЛЕН, что, как говорится… Не встречал я в нынешней лит-ре так масштабно осмысленного и поданного "остраняющего" взгляда на жизнь человеческую, который (этот взгляд), между прочим, и рождает любые виды ухода из условностей власти социума, — в том числе и в мир террористической войны с этим социумом… Это наше "сегодня", каким оно пребывает в головах и сердцах столь многих и которое прорастет еще, — но лучше не заглядывать в будущее… Ну, а с другой стороны, чисто литературная игра с читателем получает новый импульс. Вслед за масштабным видением — встреча героя Бро с его детской любовью в образе одноглазой нищенки: "Я узнал Нику Рябову. И тоже остановился. Она смотрела на меня мутным, слезящимся глазом. Губы ее разошлись, обнажив пожелтевшие зубы. — Иммер миммер Жан Вольжан… — пробормотала она, выпустила газы, засмеялась и поползла дальше по тротуару. Я смотрел ей вслед. Ника уползала. И вместе с ней от меня уползало все человеческое. И мне НЕ ХОТЕЛОСЬ ее останавливать". Следующие за этим эпизоды чудовищно точно передают коллизии мировой истории середины прошедшего века, и вот где фантастика уэллсовская и фантасмагория вольтеровская сливаются воедино! Но в этой стихии "остранения" неожиданно и очень убедительно рождается новая интонация, — интонация… детского фэнтэзи: "Мясные машины страны Порядка, сев в свои железные машины и вооружившись мощными трубами, плюющимися горячим металлом, быстро продвигались на восток по стране Льда, уничтожая мясных машин и железных. Мясные машины страны Льда отступали, побросав свои трубки, плюющиеся горячим огнем. Многие из отступающих попали в плен к наступающим. Пленных мясных машин содержали в огороженных и охраняемых местах. Они должны были работать даром на страну Порядка". Сохраняя серьезную мину, автор хватает нас за самое наше заветное — за впечатления детства, где сны, страхи, сказки и первые книжки вроде сказок А.Волкова и А.Гайдара сливались в единый жутковатый волшебный мир. Изумительный трюк проделывает тут В.Сорокин с сознанием читателя! Изумительно точный по замыслу. С одной стороны — игра, а с другой — попробуйте смысл этот опровергнуть! Пространство романа погружается в пространство мифа, где любое действо, игровое внешне, — внутренне совершенно, роковым, неопровержимым образом серьезно и судьбоопределяюще. Я думаю, это очень большой успех, прорыв Сорокина, к которому он шел чередой полуудач. Или мы еще не созрели для его удач. Мы закрываем книгу с одним лишь, но ГЛАВНЫМ для любого автора вопросом: "А дальше что? Дальше давай!.."

© Валерий Бондаренко