Я родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода Великого, в тридцатый год правления императора Августа. В год моего рождения ходили по Израилю и Иудее волхвы и говорили: “Родился в Вифлееме царь иудейский”. Услышав это царь Ирод возмутился, и повелел всех младенцев в Вифлееме вырезать. Мать моя Мириам испугалась и уговорила мужа своего каменотеса Якова бежать в Египет и переждать страшное время. Яков послушался, и они ушли в Египет, в страну изгнания.
Было мне от рождения 6 месяцев, но я помню грудь матери моей, и тепло ее, и улыбку, звезды над головой и глубину ночи, и как счастлив был.
В Египте дом наш стоял на берегу Нила. Мы жили вне общины. Яков пас коз и занимался своим ремеслом. Самый последний нищий в струпьях египтянин смотрел на нас свысока. Уже тогда я думал: “Кто привел меня в этот мир для одиночества и страданий”. Если бы я жил в Иудее, я бы спросил в синагоге, но здесь негде было спросить. Яков вечером брал тору и, глядя в сторону Иерусалима, читал молитвы. Но со мной он не говорил - я был причиной изгнания. Если я подходил к египтянам, то мне кричали: “Ты, обрезанный, ты наш раб”, - и кидали в меня грязью.
II
Я бежал в заросли тростника. И солнце было на моих пятках и земля становилась навстречу. Я падал в прохладный ил и долго лежал там. Я любил тростник, когда он нежно склонялся надо мной и ласкал меня или о чем-то тихо шептал над головой.
Я думал, о чем не думает ребенок: “Почему у всех народов так много богов, и каждый своим богам поклоняется? И если Яхве главенствует над всеми богами, почему же он посылает на свой народ всеобщую ненависть? Жизнь наша всецело в руках Его?”
И вот пришел в наш дом учитель из Иерусалима и увидел, что я неразумен. Он спросил Якова: “Разве не знаешь ты, что Израиль силен разумом, что цари приходят и уходят, а знания остаются? разве не знаешь ты, что евреи - горстка на ладони земли, что нас режут и жгут, и что мы грызем друг друга, и только сыновья наши, постигающие мудрость с колыбели, спасут нас? Как может знать он Бога, когда не знает Слова?”
Тогда взял Яков Священное писание и показал мне буквы, и этот знак жизни стал мне ясен, я многое понял. Первая пелена упала с глаз моих. Было мне тогда четыре года. И пока я постигал буквы, Яков читал в писании: “И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер и было утро: день один...
И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живой”.
Встретил я однажды старого египтянина с безумными глазами, обритого как жрец, и оборванного как нищий. И он говорил о Боге и о начале мира. Он сказал: “Я мудр, я много знаю, но я отвергнут и презираем. Никто не впустит меня в дом, ибо побоится, никто не спросит, ибо насмехаются”. Но я спросил: “Кто мы и откуда, и что есть Единый Бог, и почему он не дает любви моей душе?” Безумный нищий отвечал: “Фараон Эхнатон познал Бога, единого в человеке и звере, земле и воде, всесотворяющего и живородящего. Бог Атон - бог солнца - дает любовь и посылает испытания. И если душа твоя не знает любви сейчас, то потом ты будешь окружен тысячами любящих. Но берегись: любовь притягивает ненависть. Вспомни Моисея. Он познал Единого Бога и хотел дать его всем, но евреи возгордились знанием и потому вы, евреи, презираемы и нелюбимы. Помни это, дитя, спаси свой народ от ненависти”.
И я пошел к Якову и спросил: правда ли это? Он ужаснулся и сказал: “Господи, за мои грехи неразумное дитя мне послано”, - и с тех пор занимался со мной. Я же проявил усердие и многое узнал, но не нашел ответа.
Однажды сидели мы печально перед огнем. Нищета в доме и тоска в душе угнетали. И Мириам сказала: “Что держит нас здесь? Вот уже три года, как Ирод умер, а здесь нет ничего, что нельзя было бы найти в Израиле. Яков сказал: “Это правда”.

III
Тогда повернули мы свои стопы к Израилю, и сердце наше возликовало. Было мне от роду семь лет.
Горек хлеб изгнания, даже если он сдобрен вином и украшен золотом. Под страхом смерти покидают Родину, но, даже накопив богатство на чужбине, бросают все, и нищими, в рубище идут на землю предков, чтобы поклониться их праху.
Сказал Яков: “Идем в Израиль. Да будет благословенна земля его. Но пойдем мы тем путем, каким вел Моисей свой народ. Я нашел одного кочевника, он поведет нас по берегу моря, мимо сухого озера Сирбонис, потом повернем на Синай, поклонимся святым местам”.
Проводник наш был умен и знал путь. Он всегда чувствовал опасность, знал, откуда веет ветер и несется песок. Когда мы шли мимо Сербониса, он торопил нас и говорил: “Будет буря”. Мы прошли озеро и увидели, как за нами катится с моря вода и заполняет высохшее дно. Яков закричал: “Так Бог покарал египтян, когда они погнались за Моисеем”.
Бедуин улыбнулся и промолчал.
И вот мы пришли на Синай. Пустыня и скалы кругом. Младшие дети не могли идти. Мириам несла их. Весна было в разгаре, и солнце светило нещадно.
Проводник указал на горевший голубым и фиолетовым пламенем куст. “Это горит дикт”, - сказал он и пошел дальше. Яков помолился и сказал мне: “Через этот куст Бог говорил с Моисеем”.
И вот мы прошли огненную пустыню Син и пришли в Мерру. Стали пить из источника и поникли - вода в нем была горькая. Бедуин бросил туда веточки, и вода стала сладкой.
- Ты чародей! - воскликнул Яков. - Лишь великим пророкам дано делать чудо.
Но бедуин пожал плечами: “И мой отец, и мой дед, и дед моего деда, - сказал он, - бросали в этот источник ветки эльваха, и вода делалась сладкой”.
Наконец пришли мы к подножию горы Нево. Здесь начиналась наша земля, и здесь мы простились с бедуином. Яков наградил его и отпустил с тайной радостью, ибо смущал проводник его веру. Потом поднялся Яков со мной на вершину горы Нево, и отсюда впервые увидел я Ханаан. И возлюбил эту землю: течет Иордан между высоких берегов, асфальтовое озеро стоит гладко, как зеркало, и не колышутся его маслянистые воды, скалы сверкают под солнцем золотом и пурпуром, и отражается в них фиолетовое и голубое небо, вот оазис прекрасных стройных пальм, и высятся они, как во времена Моисея, грозно стоят седые стены Иерихона, а вдали летит синяя полоса благодатного моря.

IV
Пришли мы в пределы Галилейские и поселились в городе Назарете. И там я учился и набирался мудрости. Но учителя мои говорили о букве, а дух учения не давали. Где я видел противоречие, они говорили: “Закрой глаза, ибо на то воля Божья”. Где я спрашивал: “Как же так?” - мне отвечали: “Не сомневайся”. Где темно было и непонятно, каждый говорил, что хотел, лишь бы славить Бога. Где было ясно и приятно, делали темным, чтобы толковать по своему желанию.
Однажды мы пошли на пасху в Иерусалим. Было мне 12 лет, и я уже окреп умом.
В храме встретил я учителя, чей ум восхищал, а ответы удивляли. Я заслушался его и не видел, как удалились родные.
Долго не решался я спросить учителя. Наконец сказал:
- Равви, ведь сказал змей: “И вы будете, как Бог, знать добро и зло”. Но ведь у Бога два великих отличия - знание добра и зла и бессмертие. Почему же змей соблазнил людей не бессмертием, а знанием?
И ответил Равви: “Видно, змей знал, что для человека самое главное - знать, где добро, а где зло. Для Бога же главный дар - бессмертие, и потому древо жизни так оберегал Он”. И я воскликнул: “Змей прав. Для Бога всезнающего, всевидящего, лишь вечность необходима. Человеку же знать надобно, где правда, а где ложь. Бессмертие - удел Бога - Он вечен и всеведущ. Мы же через страсти и ошибки познаем истину, и потому наш удел - страдание”.
Все слушавшие заволновались и стали показывать на меня пальцами, а равви покачал головой и сказал: “Не знаю - знак ли на тебе Божий или печать нечистой силы”.
Мои сомнения возмутили толпу, и меня хотели побить камнями, но тут вернулись за мной Яков и Мириам. Узнав, что народ хочет побить меня камнями, Яков разорвал на себе одежду и закричал: “Горе мне!” Тогда Мириам заплакала: “Муж мой! Он дитя неразумное. Я столько лет не просила о нем, а теперь я прошу”. И все стали кричать и говорить разное.
Услышав шум, подошел к воротам храма один человек, грек видом, и захотел узнать, что случилось, а так как был одет он богато и говорил повелительно, то ему все рассказали. Выслушав внимательно, человек сказал:
- Ни родителям, ни народу отрок не нужен, но он умен - я хочу взять его себе. Я одинок, и юноша станет мне опорой на склоне дней.
И люди отдали меня.

V
Александр привез меня в Рим. Мы поселились в доме его
друга грека Антиоха, получившего за свои заслуги римское гражданство. Дом поразил меня. Он был разбит на два крыла, по четыре комнаты в каждом, украшенных росписью, коврами и шкурами зверей. Оба крыла соединял обеденный зал, между колоннами стояли прекрасные статуи греческих богов.
Когда я вошел в этот зал впервые, я отвернулся и накрыл голову плащом. Но Александр мягко отвел мою руку, знаком успокоил возмущенного хозяина и сказал:
- Смотри, не отводи глаз. Я знаю, твоя религия не позволяет изображать живые существа - творение Бога, но посмотри: вот Венера с острова Милос. Скульптор сделал две копии. Одну он преподнес императору Августу, вторую купил Антиох, заплатив цену двух скульптур. Но она стоит того. Никогда больше ты не увидишь такой благородной и вдохновенной красоты. Смотри, и пусть сердце твое научится радости.
При этих словах в комнату вошла девушка - дочь хозяина.
- Ефросинья, - сказал Антиох, - мальчик, приемный сын Александра, иудей. Он не знает греческого языка, для него не будет лучшего учителя, чем ты.
Девушка улыбнулась, и по знаку отца отвела в комнату, предназначенную мне. Пожелав спокойного сна, она ушла. Но я не мог уснуть. Я лежал и смотрел на орнамент из цветов, листьев и лепестков вокруг богини Деметры, украшавший стены моей комнаты, на голубой потолок с легкими облаками и думал о Ефросинье. Легкая и тонкая, парила она перед моими глазами. От нее пахло молоком. Она улыбалась ласково и лукаво. На утро я встал другим человеком. Душа моя раскрылась всему, что прекрасно в мире. Я слышал шум большого города, крики торговцев, зазывание ремесленников. Я видел синее небо, яркое солнце, жемчужные зубы Ефросиньи, красивые статуи и яркие стены. Душа моя ликовала. Александр учил меня языку греков, а Ефросинья рассказывала мифы о героях и богах. В ее устах минувшие дни возрождались и оживали.
Я внимательно изучал греческий язык. Первым я прочел Архилоха и навсегда полюбил его.
Однажды я сидел с Ефросиньей в саду и увидел, как она сорвала розу и вложила в свои золотистые волосы. Тогда я набрался храбрости и прочел:
Своей прекрасной розе с веткой миртовой
Она так радовалась. Тенью волосы
На плечи ниспадали ей и на спину.
Ефросинья удивленно взглянула на меня, потом засмеялась и ответила:
Кто прекрасен - одно лишь нам радует зрение,
Кто хорош - сам собой и прекрасным покажется.
- Вот стихи божественной Сафо, - сказала она. - А тебе, еще многому надо учиться, прежде чем ты сможешь говорить со мной стихами.
И я умолк, смущенный.
Наши дни протекали в занятиях и беседах. Я глядел на Ефросинью, и сердце мое было полно ею. Я предугадывал ее желания и знал движения души.
Александра подолгу не было дома. Я знал из его разговоров с Антиохом, что мой приемный отец хочет вернуть себе родовое имение, которое отобрали у него ветераны Августа. Он искал влиятельных людей, обивал пороги друзей Августа, раздавал деньги и подарки, но все было напрасно. Александр с горечью говорил, что потратил денег больше, чем стоит само поместье. Если бы не память об отце и желание уединиться для занятий науками в тихом уголке на берегу моря, он давно бы оставил свои хлопоты.
Но вот принцепс уехал в Нолу, и Александр махнул рукой на дела. Он стал приходить на занятия и недовольно качал головой, слушая нас. Однажды он отослал Ефросинью и сказал, что будет заниматься со мной сам. Заметив, что я огорчен, он сказал:
- Дитя мое, девушки уже сейчас заглядываются на тебя. Но не для того я взял тебя у иудеев, чтобы ты принял новых богов, новую веру и женился на гречанке. Нет. Я хочу открыть пред тобой мир во всем величии. Я хочу, чтобы ты познал мудрость философов и красоту природы. Открой глаза и уши. Пусть мир войдет в тебя.
- Но отец мой, - возразил я, - прежде всего я хочу быть человеком. Не только знать и видеть, но и любить.
- Дитя мое, - сказал он со слезами, - услышав от меня “отец”, - дитя мое, люби. Любовь освежает и дает силы. Любовь помогает человеку заглядывать в самые глубины своего естества и познать себя. Познав себя, ты познаешь других. Мир многих чувств, страстей и боли откроется тебе. Люби и исцеляй. Люби и приноси счастье. Люби, и сама природа откроет тебе свои тайны. Но помни, что сказал Демокрит - “Только та любовь справедлива, которая стремится к прекрасному, не причиняя обид”. В любви даже легкая царапина становится незаживающей раной, грозящей смертью. Не причиняй никому страданий, ибо горше всех ты накажешь самого себя.
- Скажи, отец, - спросил я тихо, - своим восторгом я приношу вред Ефросинье?
- Да, ты причиняешь ей боль. Дела Антиоха пошатнулись, и он хочет отдать Ефросинью римлянину, который любит ее. Он знатен, богат, имеет влиятельных друзей. Не становись на его пути.

VI
Август умер! Скорбная весть, как огонь, разлетелась по городу. Из уст в уста передавали, что перед смертью император спрашивал у друзей, хорошо ли он провел свою роль в комедии жизни. И умер со словами: “Коль пьеса вам понравилась, рукоплещите, и все с весельем проводите нас”.
Тело принцепса перевезли в Рим. Улицы города заполнили толпы людей. Все хотели участвовать в похоронах любимого императора. Многие родились и выросли в годы его правления. Он прекратил междоусобную войну, при нем расцвели ремесла и искусства. И поэтому, когда Август постановлением сената был признан божественным, толпа встретила известие криками восторга.
Тиберий, пасынок Августа, стал принцепсом. В империи настали неспокойные дни. Слышались недовольные речи. Когда дошла весть о восстании легионеров в Паннонии, Александр испугался.
- Сын мой, - сказал он мне, - нам нужно уезжать из Рима. Сейчас все насторожены и недовольны. Люди боятся непонятного грека, который не ходит в храмы, не молится богам и, к тому же, усыновил иудейского мальчика. Бежим отсюда, или нас убьют.
- Но, отец, - возразил я, зачем убивать нас, ведь мы ни в чем не виноваты, никому не мешаем и никому не угрожаем?
- Ты молод и еще не знаешь - есть люди, которые должны убивать, чтобы жить спокойно.
С болью в сердце покинул я Великий город.
Мы ехали в Грецию. В страну, где некогда царили искусства и наука, где жили великие философы и поэты. В страну чудесных легенд. Мы спешили туда, где изумрудное море ласкало глаза и веселило тело, где воздух чист и душист. Мы ехали на родину Александра, в Афины.

VII
В Геракле мы пересели на корабль. Впервые я плыл по морю. С жадностью смотрел я на бегущие волны, на трепещущий парус, на руки загорелых гребцов.
Но вот показалась Аттика, и корабль бросил якорь в Паросской гавани. Александр был грустен.
- Отец мой, - спросил я, - что печалит тебя?
Он сказал:
- Посмотри, какой прекрасный город. Вон, вдали, величественный Акрополь, Парфенон, удивительные статуи. А теперь взгляни - разве на улицах много народа? Разве толпятся люди на площадях? А ведь было время, о котором говорил Перикл: "Все наше государство - центр просвещения Эллады, каждый человек может, мне кажется, приспособиться у нас к многочисленным родам деятельности и, выполняя свое дело с изяществом и ловкостью, всего лучше может добиться для себя самодовлеющего состояния". Знай же - хорошо то государство, где каждый человек может проявить все свои возможности. Живя в таком государстве, люди любят свое дело и родину не по необходимости, а потому, что в лучшем для человека месте, где он родился и вырос, его знания и талант развиваются и совершенствуются. Человек становится патриотом, любя в таком государстве все самое дорогое, что оно воплощает - свободную семью, любимое дело, свой голос в государственных делах. Все эти качества соединили в себе Афины в век Перикла. С тех пор прошло пять веков, а что стало с нашим городом? Войны Александра Великого и завоевания Рима пронеслись над ним. Где гордые и ученые мужи? - их нет: где сильные люди, решавшие на общем собрании судьбы страны? - они умерли. Смотри - запустение царит среди прекрасных дворцов, подобострастные и алчные лица ты видишь.
Я привез тебя в Афины, чтобы продолжить занятия с тобой. Тебе уже 15 лет, и теперь ты займешься красноречием с учителем, а я преподам тебе зачатки истории и философии. Я хочу, чтобы ты начал серьезные занятия здесь, где жили все великие мужи древности. И помни - дети римлян и греков учатся с малых лет. Ты же, сын бедного плотника-еврея, много упустил. А за этот год ты должен все узнать о красноречии, об искусстве Греции и нашей истории. Затем мы поедем в Александрию, и там, среди ученых и философов, ты пополнишь свое образование.

VIII
Красноречием со мной занимался известный в Афинах
ритор Диодох.
- Декламация тогда нужна, - говорил он, - когда в ней есть смысл, а не пустословие звонкоголосых ораторов.
Диодох учил меня не только красиво говорить, но и ценить знания предков.
- Не слушай, - говорил он, - риторов, которые задают упражнения не на исторические темы и возможные в жизни ситуации, а требуют рассказать о пиратах, тираноубийцах, насильниках, необыкновенных героях, - они ничему не могут научить. Бери за образец речи Демосфена и Цицерона, и ты поймешь, что такое настоящий муж и оратор. Послушай, что говорил Цицерон: "...красноречие есть одно из высших проявлений нравственной силы человека, и, хотя все проявления нравственной силы однородны и равноценны, но одни виды ее превосходят другие по красоте и блеску. Таково и красноречие: опираясь на знание предмета оно выражает словами наш ум и волю с такой слой, что напор его движет слушателей в любую сторону. Но чем значительнее эта сила, тем обязательнее должны мы соединять ее с честностью и высокой мудростью, а если бы мы дали обильные средства выражения людям, лишенным этих достоинств, то не ораторами бы их сделали, а безумцам бы дали оружие".
По совету учителя я много читал Цицерона и задумывался о том, что политик, возглавляющий государство, должен обладать качествами идеального человека. Когда я говорил об этом с Александром, он ласково и грустно смотрел на меня и качал головой.
- Ты молод и не знаешь, что власть достается самым жестоким и коварным.
Однажды он повел меня за Внешний Керамик, туда, где раньше шумели сады Академии и сказал:
- Взгляни вокруг. Какое неуютное место, поросшее травой и неухоженными деревьями. А ведь здесь был приют философов. Здесь читали и учили Платон, Аристотель, Феофраст. А кто велел вырубить эти рощи? Сулла - во время осады Афин. Тот самый Сулла, что известен как любитель древней философии и поэзии. Но знания не помешали ему стать кровавым диктатором. А разве не он отдал приказ воинам разграбить Афины, когда войска ворвались в город? Его солдаты уничтожили золотые и мраморные статуи Фидия, Мирона и Поликтета. Мы уже никогда не увидим сверкающую на солнце золотом одежд и мраморной белизной Афину Парфенос и Афину Промахос. Пока жадность и жестокость царят в мире, даже просвещенный правитель не сможет спасти государство от бед.

IX
Год проучился я у Диодоха. И однажды он сказал мне:
- Сегодня наше последнее занятие. Вслед за Цицероном я хочу сказать тебе: в древности жили мужи, сочетавшие в себе слово и дело - Фемистокл, Перикл, Ферамен. Но есть люди, которые будучи учеными и даровитыми презирали ораторское искусство. Во главе их мудрейший Сократ. С той поры, как говорит Цицерон, "возник раскол языка и сердца, раскол бессмысленный, вредный и достойный порицания". Платон был прекрасным оратором и писал божественным языком, но разделял философию и ораторское искусство. Великий Аристотель говорил убедительно, но писал темно философские трактаты. А перипатетики, стоики и киники делали речи бессмысленными, философию непонятной. Дальше всех пошли софисты. Они поставили слово во главу своего учения, говоря, что человека можно убедить во всем, в чем желаешь, и что нет абсолютной истины, а есть лишь человек - мера всех вещей.
- Но это ложь! - вознегодовал я. - Что плохо для одного, не должно быть хорошо для другого!
- Не должно быть, но именно так и происходит, - ответил Диодох. Он собрал рукой густую седую бороду и сказал: - Вот тебе мой завет - ищи истину и, может быть, ты найдешь ее, но помни - она должна быть для всех единой, а это невозможно. Стань идеальным человеком - совмести в себе любовь к оскорбленным и ненависть к угнетающим, знание мира и уважение к религиям, познай философию, космогонию, ремесла, военное дело, ораторское искусство, стань зодчим и политиком, поэтом и земледельцем, жрецом и богохульником и, может быть, тогда увидишь краешек истины, а иначе свет не дойдет до тебя. А больше мне нечего сказать тебе.
Александр же сказал мне:
- Сын мой, теперь мы поедем в Александрию, ибо нет лучшего места для приобретения новых знаний, чем великий, мудрый и многоязычный город. Открой глаза и уши, впитай все, что увидишь, и слушай все, что услышишь. Демокрит говорит: "Мудрому человеку вся земля открыта. Ибо для хорошей души отечество - весь мир".

X
Александрия поразила меня. Ровные прямые улицы, вдоль которых выстроились ряды колонн, вели через весь город к Воротам Солнца. Их пересекали улицы, ведущие от порта ко всем дворцам и святилищам. Множество народу спешило по улицам - греки, египтяне, римляне, арабы, негры, евреи, индусы - все кричали, ругались, толкались, торговали.
Мы поселились напротив иудейского квартала, по другую сторону Ворот Солнца.
Через неделю Александр сказал мне: "Завтра мы пойдем в Мусейон. Ты будешь слушать философа Филона, прозванного Александрийским. Говорят, он сочетает в своем учении веру в единого Бога, греческую философию и учения о Логосе. Думаю, что именно он должен стать твоим учителем... И моим". Видя мое недоумение, он сказал: "Я хочу понять, что творится в мире, ибо он рухнул для меня. Везде насилие и произвол. Время разорвалось. Я гляжу назад и прошлое убегает от меня, я смотрю вперед и не вижу будущего, я стою между прошлым и будущим, не в силах соединить их. Ты еще слишком молод и не можешь понять, какие потрясения я пережил, как перевернулось все для меня. Мой отец был республиканцем и воспитывал во мне преклонение перед Катоном, ставившем Республику выше жизни. Но Республика погибла безвозвратно, честных и смелых людей больше нет. Одиночество сопровождает меня всю жизнь. Как ни пытался я трезво видеть мир, провозглашая Ум и атом, я не смог построить свою веру на этом. Нет тех тысяч людей, которые веровали бы вместе со мной и мало их было до меня. И вот я сломался и вновь ищу правду и смысл быстротекущей жизни.
Ты, сын мой, скрасил мое одиночество, и вместе с тобой я хочу начать новую жизнь”.
Потрясенный стоял я перед Александром. Любовь и жалость наполняли мое сердце, и слезы полились из глаз. И он обнял меня и поцеловал, и мы отныне стали больше друзьями, чем сыном и отцом.

XI
Мусейон, где собирались философы, поэты, ученые, прекрасен не только своей величавой красотой, строгостью архитектуры, но и той нравственной атмосферой служения высшей цели, которая совершенно исчезла за его стенами. Он стал последним прибежищем благородных умов в мире лжи, разврата и продажности. Собирались здесь люди высокого достоинства. Филон Александрийский выделялся среди них добротой, умом, величием духа. Филон, каким я увидел его впервые, сумел сохранить в себе веру в усовершенствование человека, в его стремление к Богу.
- Бог лучше, чем само благо и любовь, - говорил он, - выше чем сама разумная природа. Он больше и выше, чем жизнь. Бог есть предельная черта мира, и потому мир сотворен и ограничен Богом.
Вдохновение светилось в глазах Филона, какое-то сияние исходило от него, когда он говорил нам:
- Бог настолько во всем выше человека, что мы своим слабым умом никогда не поймем его великих дел. Он само в себе, ибо Он - весь мир. Бог может иметь нравственную потребность отойти от себя и взглянуть на мир, на страдание его и ничтожество. И все величие Божества в том, что он имеет это желание. Но сам Он не может общаться с ничтожным миром, а потому, создав из себя единородного сына своего, Логоса, через Него, как стадом, правит миром, ибо сказано: "Вот я пошлю ангела моего перед лицом охранять Тебя в пути". Только в единении с Божеством, как первоисточником истинной жизни и вечного блаженства, несчастное человечество найдет действительное искупление от всякого зла и нравственного несовершенства, удовлетворение всех своих потребностей и стремлений, свое полное счастье и идеальное совершенство.
Слова его западали в душу, мы внимали ему, как послушные дети. Он говорил, что Бог един для всех и нет Бога для эллина, для иудея, для римлянина, а есть человек и его вечное стремление к совершенству и Богу.
Часто мы с Александром сопровождали его по дороге из Мусейона в Иудейский квартал, где он жил. Филона все любили за доброту, за кротость и любовь к ближнему. Но был у него лютый враг, презирающий Бога, ненавидящий людей, гонитель евреев, Аппион. Он ходил по улицам с толпой невежественных и кривляющихся, нищих духом и телом, и призывал проклятья на весь мир. Филона же он ненавидел, как Каин Авеля.
- Посмотрите на этого еврейского ученого! - кричал он, сверкая глазами и потрясая худыми руками. - Взгляните на него! Эта нечистая собака хочет уравнять греков, римлян и египтян с евреями и африканцами, заявляя, что у всех одни Бог. Но если Бог у всех один, почему мы созданы разными? Величие римских богов, красота греческих и мудрость египетских низводят проклятого Бога евреев до уровня невидимых червей!
Многие боялись его речей и убегали от него, некоторые презирали его за невежество, но много было таких, кого он, избавляя от необходимости мыслить и потакая низким страстям, сделал своими приверженцами.

XII
Филон показал мне, что в человеке есть искра божьего огня, что единый Бог, создавший природу одинаковой для всех, сделал нас разными перед собой, поставив судом над нами совесть, мудрость и честь.
Он убедил меня, что человек через Логоса связан с Богом. А потому, хотя суть человека греховна, он, путем нравственного очищения и философских размышлений, может подниматься над своей натурой и познавать существование высшего начала.
Филон казался мне лучшим из людей. Своей кротостью и добротой он утешал страждущих, свои знания раздавал жаждущим истины, свои богатства - нищим, душу - человечеству.
Однажды, когда мы с Александром, по обыкновению провожали Филона, скрашивая дорогу философскими размышлениями, у синагоги мы встретились с двумя толпами. Во главе одной был Соломон, фарисей, во главе другой - Аппион. В сером, покрытом пылью хитоне, с маленькой растрепанной бородкой, горящими глазами, Аппион был жуток. Он кривлялся и скакал вокруг нас, брызгал слюной и кричал:
- Вот он, еврей, который считает нас своими братьями. Вот с ним грек, усыновивший еврейского щенка, сына блудницы и шакала! Какое благородство они воспитали в себе! Как они любят друг друга! Смотрите, александрийцы, смотрите, египтяне - вы ноги вытирали о спины евреев, а теперь они встали рядом с вами! Смотрите, греки, эти паршивые ханжи оттеснили вас с рынков, забрали у вас богатство, скоро вы будете их рабами. Вместо того, чтобы заткнуть им глотку, вы разрешаете им философствовать в Мусейоне. Но придет время, и мы отомстим! Вижу пламя над их домами и слышу их плач!
С этими словами он бросился прочь, изрыгая проклятья, и вся толпа вместе с ним.
Александр сказал:
- Позор грекам!
Тогда к нам подошли люди Соломона и с укоризной посмотрели на нас. Соломон сказал:
- Зачем вы ходите вместе? Зачем искушаете народ? Разве ты, Филон, ученый муж, забыл, как во времена Моисея египтяне преследовали евреев, как вырезали наших младенцев? Разве забыл ты, как греки издевались над нами? Вот придут люди и сожгут наши дома, и опозорят наших жен, и убьют наших детей. И нам некуда будет уйти, ибо здесь наша Родина, но землю эту считают своей хозяева-египтяне, завоеватели-греки и не хотят нам дать ни клочка той земли, которая называется Александрия. Покайся, Филон. Народ хочет знать, что ты, великий человек, готов разделить с ним страдания и не пойдешь против него. Вон во дворе синагоги приготовлены уже плети. Смирись и покайся.
Филон не сказал ни слова, не поглядел на нас. Он шагнул во двор синагоги, и мы вошли вслед за ним.
Двое служек держали плети. Филон взошел на каменные ступени и обнажил тело. Прекрасное лицо его было печально. Ни единого звука не вырвалось из уст его под ударами, не поморщилось лицо, не дрогнули губы. Все затихли и смотрели на него. Каждый удар бича выжигал мне сердце, ибо на моих глазах клеймили лучшего из людей.
Когда кончилось истязание, Филон молча встал и одел свои одежды. Шатаясь, побрел он через двор. Мы хотели помочь ему, но он не позволил.
Потом он сказал мне:
- Слушай дитя, - Логос, сын божий, непрестанно предстоит перед своим Отцом и молится перед Ним за нас, ибо грехи наши столь страшны, что если бы не его заступничество перед Богом, мы давно бы вырезали друг друга, сожгли бы леса и уничтожили все живое. Но Бог не допускает этого, благодаря заступничеству Логоса, находящему, вероятно, что людей еще можно спасти.
Логос служит каждому человеку, помогая ему во всем и стремясь приблизить его к Богу, но люди не замечают его и изгоняют из себя. Если ты будешь праведен, может быть, ты сможешь людям доказать, что Бог с ними.
Филон удалился в одиночестве.
Александр сказал:
- Позор евреям.
С тех пор мы стали жить у Ворот Луны. Александр уходил на берег моря. Иногда я ходил с ним. Голубое море плескалось у ног, золотистый песок согревал наши тела, белые облака плыли над нами, а на душе было черно. Я потерял сердце, в которое вошла пустота, и душа моя не хотела жить. Я потерял дар речи. Ни мыслей, ни волнений не было во мне. Однажды Александр сказал мне с горечью:
- Люди - это низкие твари, лишь отсвет божественного света облагораживает нас. Когда люди, с искрой божьей в груди, сталкиваются с толпой, они неизбежно погибают. Но мы не должны склонять своей головы перед ничтожными червями. Я пережил больше, чем ты, но я потрясен тем, что греки и евреи сделали с Филоном. Они унизили лучшего из людей, надеясь добыть себе благо. Но не получили ничего, кроме горечи разочарования. Их злая воля сломила меня. Я не хочу, чтобы это произошло с тобой.

XIII
Долго я болел, и Александр страдал вместе со мной. Ему посоветовали поехать в Эги в святилище Асклепия, где жил замечательный врач Апполоний из Тиама. К тому времени, о котором идет речь, ему был 21 год, а слава о его делах распространилось уже по всей Греции. Апполоний одевался в льняную одежду, избегая шерстяных, ходил босиком и носил длинные волосы, он очищал себя тем, что не ел убоины. Он всегда был чист и от его облика веяло спокойствием и здоровьем. Он всей душой сочувствовал праведным и изгонял из святилища грешников.
Когда я предстал перед ним, я был жалок и весь дрожал, плащ был изодран, а волосы свалялись, ибо я не давал никому прикоснуться к себе.
- Посмотри на этого юношу, -сказал Александр Апполонию. -Я усыновил его, когда ему было 12 лет, и с тех пор не расставался с ним. 6 лет он обучался искусствам и наукам. Погляди на него. Кто узнает в нем веселого и красивого человека, который в Риме, в Афинах и Александрии склонял к себе сердца суровых старцев своим умом и знаниями? Вот уже три месяца длится его недуг, и я ничего не могу сделать.
Апполоний внимательно посмотрел на меня, и этот взгляд проник мне в душу.
-Хорошо, - ответил он, -я берусь лечить его. Только ты должен покинуть храм. Если хочешь, живи неподалеку, я пошлю за тобой, когда придет время, но оно наступит не скоро.
Мне отвели небольшую комнату в помещении храма. Каждое утро Апполоний приходил ко мне и вел в рощу. Первое время он водил меня к ручью, где сквозь густую листву деревьев пробивались легкие лучи солнца. Он укладывал меня на траву и при этом слегка разминал мое тело.
- Расслабь тело, -говорил он, - тебе тепло и хорошо. Все беды уходят. Ты спокоен, боль уходит, печальные мысли уходят. Радость жизни возвращается к тебе.
Долго он приручал меня. Но вот настал день, когда я уснул и, проснувшись, лежал, наслаждаясь свежим воздухом и покоем. Теперь Апполоний ежедневно оставлял меня спать с утра до полудня, затем он стал заставлять меня плавать в холодной воде, говоря, что это прибавляет здоровье, и часто сам присоединялся ко мне.
Через некоторое время он предложил мне вечерние прогулки по Священной роще, где излагал мне учение Пифагора о числах и его философию, учил о Гераклитовом огне, о борьбе и единении противоположных начал, рассказывал об Эпикуре. Таким образом, ум мой ожил и получил обильную пишу для развития и размышлений. Исчезла хмурость и запущенность, и, хотя я еще не мог говорить, я жестами и взглядами выражал свои чувства.
Однажды сели мы с ним на берегу ручья. Ветер едва колыхал деревья, и нежная листва шепталась над нашей головой. Долго и печально смотрел на меня Апполоний, потом сказал: “ Я хочу рассказать тебе историю, которая произошла со мной и о которой я хотел бы забыть, но не могу. Если я прав в том, что расскажу тебе ее - ты заговоришь”.
Итак, слушай.
- Три года назад, когда я уже жил в этом храме и лечил людей, многие стали приезжать ко мне, прося исцеления. Я помогал тем, кому мог помочь. Я видел страдания и старался их облегчить. Для того, чтобы многого достигнуть в столь молодые годы, я отказался от всяких излишеств и даже от любви, которая украшает нашу молодость, ибо все на свете может ждать своего часа, кроме человеческого здоровья и смерти.
Об этом услышал царь киникийцев. Он пришел ко мне и решил совратить меня. Он подошел ко мне, когда я один гулял вдоль этого ручья, и стал молить меня об участии, с которым обращаются к красавицам, прося их не отказать в своих прелестях.
Я разгневался и прогнал его. Тогда этот нечестивый человек стал угрожать мне, но я прочел на его лице печать смерти и сказал ему:
- Ты скоро умрешь.
И, действительно, через три дня он был убит палачами на дороге, так как вместе с Архилаем, царем Капподокии, замышлял заговор против римлян.
Рассказ Апполония поразил меня, недаром говорили, что ему известно и прошлое и будущее. Как он мог узнать о будущей смерти нечестивого правителя, - ведь никто этого не мог предвидеть. Вопль восхищения вырвался из моей груди.
Апполоний вскочил на ноги и хлопнул ладони. “Теперь ты будешь говорить! - вскрикнул он. - Я знал, что только полное доверие и сочувствие к твоей беде помогут вылечить тебя... Иди смело за мной, и я приведу тебя в храм здоровья”.
С тех пор он стал внимательно следить за моей речью. Плавным движением рук он направлял ее ритм, помогал мне снять цепи с языка. Наши разговоры в роще стали превращаться в диалоги.
Апполоний вдохнул в меня жизнь, помог вспомнить запахи земли и травы, счастье света и красок, радость движения. И чем сильнее я входил в жизнь, тем лучше я говорил.
Настал, наконец, день, когда он вызвал Александра, и тот, увидев меня здоровым и крепким, заплакал от счастья.
Я сказал Апполонию:
- Благодарю тебя. Ты был мне не только врачевателем, но и старшим братом, и я полюбил тебя. Ты научил меня врачевать душу и через нее - тело. Позволь мне помнить о тебе как о брате и друге, ибо память моя имеет чудесное свойство - чувствовать прошлое лучше, чем настоящее.

XIV
- Сын мой, - сказал мне Александр, - я устал от жизни, да и ты еще нуждаешься в отдыхе и лечении. Мне сказали, что в Иудее, на твоей родине, есть секта, называемая ессеями. Они занимаются врачеванием и усовершенствованием духа. Я хочу жить среди них
И мы отправились туда. Вновь я вернулся на землю Ханаанскую. Но не радовалось мое сердце. Разорена и унижена моя родина. Слезы льются повсюду. Ирод, называемый римлянами великим, а народом Иудеи - проклятым, наполнил страну слезами сирот и вдов, стонами замученных, проклятиями жертв. Затем пришли наместники Рима. Они грабят Израиль. Кровь, смерть и разорение остаются там, где прошли они.
Мы не остановились в Иерусалиме, и я не вошел помолиться в храм. Мы не взглянули на Иерихон. Путь наш лежал к Мертвому морю - в общину ессеев.
Александр был мрачен и молчалив. Лишь однажды он сказал:
- Какая несчастная страна. В Риме правит тиран и он сделал вашим царем тирана. Но еще страшнее - прокураторы. Вспомни, что сказал Аристотель о тирании: “Тиран должен постараться, чтобы от него ничего не ускользнуло из того, о чем говорят и чем занимаются его подданные, он должен держать шпионов или подслушивателей, ибо в страхе перед такого рода людьми подданные отвыкают свободно обмениваться мыслями, а если и станут делать это, то скрыть им свои речи будет труднее. Тиран должен возбудить среди своих подданных взаимную вражду и ссоры, вооружать друзей против друзей, простой народ против знати. Тирану свойственно также разорять своих подданных, чтобы, с одной стороны, было чем содержать свою охрану, а с другой стороны, чтобы подданные, занятые заботами о повседневном пропитании, не имели досуга замышлять против него заговор”. Именно так поступает с вами Рим и император. Вы, надменный восточный народ, ваши знания велики, а ум изощрен. И что же? Рим поверг вас в прах, и ваших врагов египтян, и великую культуру Греции. Как терпят народы его? И где взять силы сбросить владычество римлян.
Он говорил и вкус горечи был в его словах.
Мы пришли к ессеям.
- Вот все мое состояние, - сказал Александр. - Я вношу эти деньги за себя и за юношу.
Ему ответили:
- Иди, Учитель праведности скажет тебе, где лежит твой путь, иди и возьми юношу с собой, и Учитель положит меру исцеления.
Мы вошли в обитель и увидели Учителя. Он был стар и строг, но глаза его светились неземным светом. Он сделал знак, и мы остановились в десяти шагах от него. Долго он смотрел на нас. Взгляд его проникал в самое сердце.
- Кто вы и зачем пришли к нам? - спросил он.
Александр ответил:
- Мы путники, уставшие от жизни. Гнет империи, разврат, жажда денег, отсутствие добродетели убивают меня. Я грек, а этот юноша ваш соплеменник, усыновленный мной. Я полюбил его за ум и доброе сердце, за красоту и чистоту души, но он заболел, едва столкнувшись с гнусностью жизни. Дай нам, Великий Учитель, покой и исцеление!
- Хорошо, - сказал он, - живите с нами. Но прежде чем войти в общину, вы 6 лет будете работать в поле, как и все мы, в наше жилище вам нет входа. Когда ваше тело окрепнет, а дух исцелится, тогда вы сможете начать очищение, чтобы войти в Общину Сынов Света. Мы почитаем Бога, служение ему и человеческую добродетель превыше жизни.
На эти годы наставником я назначаю вам Рачи. Он индус и не может войти в общину, так как душа его живет другой верой, но сердце его закалено, а ум остр. Он поможет вам обрести потерянную веру. Идите с Богом, - и Учитель жестом руки отпустил нас.
Итак, мы поселились в пещере Рачи, недалеко от обители. Непосвященные жили в пещерах, как и мы, некоторые делали себе хижины. Много на свете людей, истомленных жизнью. Те, кто слышал об общине, стремились сюда. Еще говорили, что некоторые члены общины живут в городах и селениях, и если кто из братьев придет к ним, они встретят его как близкого.
Рачи наблюдал за нами. Лицо его изрезали глубокие морщины но тело было подобно кинжалу, а волосы оставались темными и густыми. Как и все члены общины, он вставал с восходом солнца и после молитвы работал в поле пол дня. Затем он сидел, скрестив ноги, и думал. Душа его уносилась далеко-далеко, а мы сидели тихо, боясь прервать ее полет.
Мы были непривычны к тяжелой работе и тело наше болело. Но Рачи помогал нам, оберегал наш отдых и делил труды. Через год мы окрепли настолько, что могли работать каждый день и не спать всю ночь. Весь год я ловил на себе внимательные взгляды своего наставника. И однажды ночью, когда прохлада окутала нас, а звезды ярко и ровно светили в небесах, он сказал мне:
- Уже год мы живем вместе. Ты окреп телом и выздоравливаешь душой. Твоя кожа стала цвета оливы, а мускулы налились силой. Ты гордо держишь голову, глаза смотрят ясно. Я хочу передать тебе таинства моей веры и, мне кажется, я не ошибся в тебе. Я хочу, чтобы ты знал все о людях, мог повелевать их телом и душой. И себя ты должен знать так, как не знает никто другой. Хочешь ли ты этого?
И я сказал:
- Да, хочу.
- Тогда посмотри мне в глаза и забудь о небе, о земле, обо мне и слушай, что я расскажу тебе.

XV
Жил некогда царь Лавана. Он был правителем Уттар Пандава. Однажды на собрании, которое он устраивал каждый день после полудня, появился человек. Он был бос, у него было изможденное лицо и горящие глаза, длинные седые волосы ниспадали до плеч. Всем, кто смотрел на него, становилось страшно. Царь сразу обратил на него внимание. Министр сказал, что это волшебник и он просит аудиенции.
Когда волшебник подошел, царь спросил:
- Что ты умеешь делать?
- Я покажу вам то, - ответил волшебник, - что никто не сумеет показать.
- Где же твои принадлежности? - спросил он у волшебника.
- У меня ничего нет, кроме глаз.
- Кроме глаз? - удивился царь.
- Да, государь. Взгляни мне в глаза.
Царь посмотрел ему в глаза, тотчас все исчезло.
Лавана стоял один на широком поле. Недалеко пасся черный конь. Дикий и необузданный, он скакал и бил копытом, а глаза у него сверкали. Царь хотел укротить коня. Он вскочил на него, но конь понесся быстрее ветра и сбросил царя. Когда Лавана очнулся, он увидел, что лежит, истерзанный и окровавленный, в джунглях, а сверху на него смотрят обезьяны и удивляются, как этот человек попал сюда. Лавана встал и пошел. Долго он шел. Голод и жажда измучили его. Тогда он встретил женщину, всю одежду которой составлял рваный кусок материи. Она была грязна и безобразна, ее рот уродовала заячья губа. Но царь женился на ней, чтобы она его накормила. Он был кшатрий, а она - чандала, и без брачного союза она не могла накормить его, ибо тогда их души попали бы в ад.
- Что за суеверие! - воскликнул я. - Не накормить умирающего от голода только потому, что он принадлежит к другой касте!
- Не осуждай чужих обычаев. Знатный римлянин не взглянул бы на нас, если бы мы умирали у его порога. Эти же люди нашли достойный выход.
Слушай дальше, юноша, и не перебивай меня.
- Вместе с женщиной Лавана прожил долгие годы. У них было четверо детей. Лавана охотился с копьем и ходил в лес за дровами, добывал пищу и огонь всей семье. Но однажды на те места, где они жили, обрушился голод. И Лаване вместе с женой и детьми пришлось уйти из этих мест. Три старших сына были взрослыми людьми. Они покинули отца, чтобы самим добывать себе пищу. С ним остались жена и младший сын. Жена постоянно укоряла Лавану, что он не может добыть еду, и ее укоры мучили его. И вот однажды, младший, любимый сын так ослабел, что не мог идти, Лавана сказал жене:
- Я раздобуду мясо. Ты стой здесь, а когда увидишь дым вон за той скалой, иди туда, возьми мясо и накорми сына.
Лавана спрятался за скалу, развел костер и, когда он разгорелся, бросился в огонь.
Тотчас царь очнулся. С удивлением он посмотрел на приближенных.
- Где я? - спросил Лавана.
- Ты у себя во дворце, - ответили ему приближенные.
- Ты спал не дольше трех минут.
- Но я прожил целую жизнь! - Воскликнул царь. - Где же волшебник?
Но волшебника нигде не было.
С удивлением слушал я рассказ Рачи. Долго мы молчали.
Наконец Рачи спросил: “Ты хотел бы стать таким волшебником?”
- О да! - воскликнул я, - но ведь это сказка.
- Да, - сказал Рачи, - жизнь не так милосердна, как сказка. Но я могу дать тебе силу властвовать над человеческим духом, ибо вижу - в тебе есть то, что неизвестно тебе самому. Ты можешь приносить счастье и исцеление по мановению своей руки.
- Я не Бог, - в ужасе воскликнул я.
- Зачем, - сказал Рачи, - низводить Бога до наших дел. Судьба человека в его руках. Бог лишь создал возможности возникновения мира.
Послушай, теперь мою историю и ты поймешь, что я не обманываю тебя.
Давно давно я любил девушку, на которой не мог жениться, ибо она принадлежала к высшей касте. Она была прекрасна как солнце. Когда она появлялась, все меркло в лучах ее красоты. Она никогда не смотрела на меня и даже не подозревала о моей любви. Я хотел забыть ее, занимаясь наукой, но ее лицо я видел вместо букв и цифр. Тогда я стал пить сому, священный напиток богов. О, я становился великим человеком, полубогом. Дух мой облетал землю, и свою любимую я сжимал в объятиях. Но кончалось наваждение, и я видел себя на полу своей хижины. Я стал замечать, что руки у меня трясутся, а тело дряхлеет. То, что дает грезы, убивает меня в жизни. И я сказал - нет, - ибо у тела одна земная жизнь, и душа не должна покинуть его раньше, чем этого положено судьбою. Я пошел к йогам. У них я научился управлять своим телом, дыханием, обуздывать свой дух. Но и на этом пути я не добился совершенства, ибо в минуты глубокого сосредоточения ее лицо вставало предо мной. Я стал путешествовать: побывал в Китае, жил в Гималаях и на Тибете, был в Греции, Италии. И вот, состарившись, я пришел сюда. Здесь, в Иудее, обрел я покой. Не столь важно, что по разному мы верим в Бога, что среди нас есть греки, римляне, египтяне, иудеи, эфиопы, германцы. Главное, что все мы хотим быть братьями и обрести покой на земле.
Теперь веришь ли ты мне?
И я сказал:
- Да.

XVI
Многое из того, что рассказывал Рачи, проходило мимо меня, не задевая ни ум, ни сердце. Поразило меня учение индийских йогов о душевных началах человеческого разума. Они разделяют разумы, существующие в природе, на несколько разрядов. Первый из них - инстинктивный ум, или ум животных, затем интеллект - человеческий рассудок, разум, потом духовный ум - это интуитивное понимание или способность прозрения, и, наконец, - Дух.
Ум, считают они, существует на всех ступенях жизни, в мертвой и живой природе.
Инстинктивный ум - форма психической жизни, которая постепенно развивается. Первый проблеск инстинктивного ума наблюдается уже в минералах, затем, в более высокой степени, у растений и в мире животных. У людей инстинкт постепенно слабеет, по мере развития разумного начала.
Но человек, в настоящий момент его развития, еще подчиняется инстинктам. Лишь достигшие высокой степени духовного развития умеют подчинять его себе.
В большинстве же люди становятся игрушкой в руках животного начала и совершают безумные поступки. Ибо некоторые люди только немного выше животных. Инстинктивный ум хранит в себе все виды безумия и мудрости.
У немногих людей, живущих в наше время, развивается следующее начало - интеллект. С развитием интеллекта связаны достижения цивилизации. Но не следует создавать себе бога из интеллекта. Выше него стоят еще два начала. Люди, которые достигнут их, будут настолько же духовно превосходить нас, насколько мы превосходим животных.
Появление интеллекта еще не значит, что человек стал лучше в смысле “добра”. В некоторых людях животный инстинкт настолько силен, что интеллект им нужен только для более полного удовлетворения их низких желаний и наклонностей. Человек, если захочет, может превзойти животных своим зверством. Люди злоупотребляют желаниями больше, чем животные. Чем выше человек развит, тем глубже может упасть, направляя свой изощренный ум на удовлетворение животных инстинктов. Интеллект находится посередине между высшими и низшими началами. Борющаяся человеческая душа выбирает свой путь. Спасение человека в нем самом.
И если человек пойдет вперед, то он придет к способности прозрения, к интуитивному или духовному уму. Это духовная тревога, поиск истины, стремление к всеобъемлющему пониманию мира. Труден этот путь. Лишь немногие устремляются по нему, остальные же опускаются в животное состояние. То, что мы считаем хорошим, благородным и великим в человеческой душе, идет от духовного ума. По мере того, как идет внутреннее развитие человека, расширяется его понятие справедливости, является больше страдания, укрепляется сознание братства всех людей, разрастается понятие о любви.
Интеллект холоден - духовное сознание тепло и одушевлено высоким чувством.
Как мало мы видим людей, одаренных подобными качествами! Интуитивный ум есть также источник вдохновения. Это откровение, идущее из другого мира. Кто раз познал его, уже никогда не будет прежним и никогда не позволит низким инстинктам овладеть собой. Человек как бы перерождается под влиянием этого чувства и пол жизни готов отдать за божественное откровение.
На вершине же многоступенчатой пирамиды ума стоит Дух. Это истинное “Я” человека.
Что есть Дух? Как рассказать об этом, если лучшие люди лишь в короткие мгновения своей жизни постигают его? Можно сравнить Дух с Умом Аристотеля, чтобы попытаться понять его.
У Аристотеля “Ум” - концентрация космоса, единая точка материи и бытия наивысшая красота космоса с его вечным круговращением и звездным небом, единство мыслящего и мыслимого начала, божественная сущность всего существующего. Чем ближе приближается мысль к центру, тем больше красоты она постигает в основе бытия, чем дальше от него и ближе к земле, тем меньше божественной сущности постигается нами. Человек, по мнению великого грека, лишь в слабой степени способен постигнуть Божественный Ум.
Можно сравнить сущность индуистского Духа и аристотелева Ума и назвать их Божественным началом мира. Но йоги готовят человека к постепенному пониманию и проникновению в сущность и оставляют за человеком возможность найти, через тысячелетия побед и поражений, духовную сущность Человека. Аристотель же, логически развивая понятие Божественного Ума, не дает человеку надежды на его познание.
Я же хочу верить, что Сущность доступна человеку. “Дух”, - говорят йоги, - есть то в человеке, что всего ближе приближает нас к Богу. Только в случайные драгоценные моменты мы сознаем в себе существование Духа. Когда эти моменты проходят, они оставляют в нас мир, который после не уходит от нас совсем. Через посредство Духа Бог открывается людям.
Эти речи я сопоставлял со словами и учением Учителя Праведности о едином Боге и пытался найти Истину.

XVII
Рачи научил меня управлять своим телом, а через него - духом. Он научил меня обуздывать желания. Благодаря своему наставнику, я ощутил связь с космическим миром. Я мог черпать силы и от света далеких звезд, и от былинки, робко пробивающейся сквозь пески под палящим солнцем Иудейской пустыни.
В учении и размышлениях, в постижении Духа прошли пять лет.
И вот настал великий день очищения. Учитель назначил мне пройти его дважды, Александру - один раз, так как его благочестие было неоспоримо. Я же не выбрал еще путь жизни.
Учитель сказал мне:
- Шесть лет ты живешь среди нас. Соблазны жизни тебя не волнуют, но колодезь знания, из которого ты черпаешь, неисчерпаем, и ты еще не выбрал грани, чтобы остановиться. Сейчас тебе 26 лет, и если ты ко второму очищению через два года не найдешь возможность выбрать для себя пути познания и меру знания - то берегись! Жизнь твоя может пройти впустую, не найдя дороги, не ощутив истину. Каждый выбирает себе то, что ему необходимо для полноты бытия.
В день очищения меня омыли и одели в белые одежды. Я получил топорик для ямки. Отныне я мог присутствовать на учениях и молитвах, но не смел участвовать в них.
Душевный треплет и восторг охватил меня, когда я в белом одеянии вошел в молитвенный зал. Учитель Праведности стоял перед нами, и лицо его светилось неведомым сиянием. Он сказал:
- Я благодарю тебя, Господи, что Сыновья Света пришли в общину боящихся Бога. Вместе войдем мы во врата Твоих владений, будем служить Тебе всей душой, не отступая от поиска Истины и Правды. Вместе начнем войну против сыновей тьмы, ибо они погрязли во лжи и похоти. Простецы Иехуды спасут народ, ибо те, кто правит ими сейчас, ведут к гибели.
Горе тебе, Вавилон!
За то, что грабил многие народы, тебя будут грабить все остальные народы!
- Разве не все народы ненавидят кривду? И тем не менее она царит везде. Из уст всех народов раздается голос истины, но есть ли уста и язык, придерживающиеся ее? Какой народ желает, чтобы его угнетал более сильный, чем он? Кто желает, чтобы его достояние было нечестиво разграблено? А какой народ не угнетает своего соседа? Где народ, который не грабил бы богатство другого?
Над миром царит зло, и мы, люди жребия Малкицедика, призваны изменить нечестие мира. Братья мои! Я вижу - все мы погибнем ужасной смертью, но верьте - добро восторжествует!
Придет отпрыск Давида, он придет с Истолкователем Закона и сделает Израиль средоточием добра на Земле, ибо сказано: “Я подниму павшую скинию Давида. И возвестил тебе Господь: “Дом построю тебе, и восстановлю семя твое после тебя, и воздвигну трон его царства навсегда”.
И небо как будто разверзлось надо мной. Я вскрикнул и упал. Когда очнулся я, Александр с участием спросил меня:
- Что с тобой, сын мой?
Но я лишь поцеловал его руку.
Вошел Учитель. Долго глядел он на меня, пронизывая и прошлое и будущее. Затем сказал:
- Бог благословил тебя. Прейди ко мне, когда решишься.
С тех пор я жил в общине особо. Братья не знали ни о чем, но относились ко мне с почтением, так как Учитель Праведности выделял меня. От многих законов общины отступал я, ибо знал - я должен жить и умереть в миру, и готовился к этому.

XVIII
А за стенами общины жестокое дыхание Рима сжигало
поля моей Родины, исторгало слезы, убиваю живую душу. Грязь и торгашество вошли в почет. Не осталось у людей ни чистой веры, ни ясного ума, ни добрых чувств.
Понтий Пилат ныне был прокуратором Иудеи. Он отдал страну на разграбление легионерам и сам попирал наши права и издевался над нашими обычаями. Много злодеяний совершил он. Страна покрылась пеплом горя, а римляне богатели и насыщались.
Дошел до нас слух, что умер один человек, член общины, живший в городе, и, по обычаю не входящих в братство обители, имевший семью. И узнаем мы, что его семья нищенствует и голодает, а жена его, не имея помощи, вынуждена продавать себя. Тогда мы решили помочь им. Взяв деньги из общей казны, я и еще один человек отправились к жене и сыну покойного.
Но мы пришли туда слишком поздно. Ужасное зрелище предстало перед нами.
Женщина лежала с закинутой головой и вспоротым животом. Мертвые глаза ее с ужасом, застывшим в них, смотрели на сына. Юноша был крепко связан, и руки его, расставленные крестом прикручены к двери. И, хотя ему наверное, было лет 18, виски его покрывала седина. Соседи рассказали, что вдова, узнав о близкой помощи, возблагодарила Бога, и отказалась от греховного добывания денег. Она дала клятву перед Богом, что никогда не будет больше знать мужчин.
Но в это время пришли к ним в дом три легионера, и один сказал:
- Вот женщина, которая берет деньги за свои ласки. У нее мы отдохнем и проведем ночь, чередуя удовольствие.
Но Иуда (так звали юношу) встал и сказал:
- Уходите отсюда, в этом доме больше нет торга.
Они засмеялись и не поверили. Но женщина сказала им, что она дала клятву Богу больше не иметь мужчин.
Тогда римляне разозлились и закричали, что сейчас же возьмут ее. Иуда бросился на них. Но они связали его и привязали к двери, изнасиловав мать, они убили ее и ушли.
Мы осторожно сняли юношу. Он был почти мертв. Я стал растирать его онемевшие члены и прикладывать мокрую тряпку ко лбу. Когда он очнулся, стало ясно, что он лишился рассудка. Глаза его блуждали, рычание вырывалось из горла. Хотя он был слаб, я крепко держал его, боясь внезапного порыва. И не напрасно. Он вдруг вырвался, вскочил и начал метаться по комнате, бился о стену, как будто желая умереть. Мы связали юношу, и стали думать, что нам делать с ним. Видя, что нельзя его оставить, мы повели Иуду в общину.
Вспомнил я свое безумие и лекарство, вылечившее меня - любовь Александра. Я пошел к Учителю Праведности и сказал:
- Великий Учитель! Бог дал мне знание, но я не совершил еще подвига любви. Всем сердцем я прилепился к несчастному юноше. Я не уйду в мир, чтобы проповедовать спасение, пока не вылечу Иуду Бен Ицхака. Благослови меня, Учитель!
И тогда он сказал:
- Вернуть разум живому - это подвиг, достойный избранника Божьего. Твори!
Существо, которое лежало рядом со мной, почти не было похоже на человека. Звериный крик вырывался из его груди, пена выступала на губах, пищу он не принимал. Сердце мое разрывалось, когда я глядел на Иуду. Всю любовь, что подарили мне Апполоний и Александр, все знания, что я получил от Рачи, я вложил в жизнь и здоровье Иуды. Но мои усилия были бесплодны и бесполезны.
Однажды я подумал: когда у женщины заболевает дитя, она ложиться рядом с ним и отогревает его. Ее дыхание прибавляет ему силы, а ее любовь продлевает жизнь. Тогда я стал отогревать тело юноши своим дыханием. Я растирал каждую пядь его тела, и в каждое движение вкладывал часть своей души. Я разжевывал ему пищу и по глотку вливал воду в запекшиеся губы, но целый год прошел прежде чем он сам смог брать еду. Горю моему не было предела. Думал я: “Как же смогу врачевать души и наставлять обезумевшие толпы, если безумие одного человека неподвластно мне?”
Я не выходил из своей комнаты и никого не видел, но однажды пришел ко мне Александр. Когда я поведал ему о своих сомнениях, он покачал головой и сказал:
- Ты лечишь его, дав обет излечить. Его здоровье будет твоей победой над телом и духом. И именно за будущую победу ты любишь его. Но человеческое страдание не принимает такую любовь. Полюби его ради него самого, и тогда ты найдешь возможности лечения.
Он ушел, оставив во сне стыд и раскаяние. Но настал день, когда я пришел к Иуде с чистым сердцем и стал лечить. За год я вновь научил его ходить и есть. Он стал выражать свои желания и, наконец, после двух лет непрестанного труда, я увидел, что пришла пора приступить к учению, ибо ум его ожил.
Я взял его душу и пронес над землей. Я показал ему, что его страдание - горе тысяч и тысяч. Я открыл ему знание, и он принял его, я поведал ему Бога, и он поклонился ему.
В одном у нас не было согласия: я верил, что, принеся человеку добро, научив его любви, можно сделать людей лучше, вдохнуть искру Божью.
Иуда же говорил:
- Когда меч вознесся над твоей головой, нельзя взывать к любви. Лишь победой над римлянами обретем мы покой.
Тогда я спросил его:
- Иуда, ты пойдешь со мной?
Он ответил:
- Куда бы ты не шел, везде я буду идти по твоим стопам, и нужду, и голод, и горе, и радость, и раны, и опасность смерти разделю я с тобой. А после, даже если всю жизнь надо ждать этого дня, я подниму меч против римлян.
Тогда я пришел к Александру и сказал ему:
- Пришел мой час.
Ответ его был полон печали.
- Сын мой, - сказал Александр, - иди и исполни то, что тебе назначено Богом, но больше ты не увидишь меня. Каждый человек чувствует, когда придет его час. Смерть разрушает меня. Я вижу, как распадается моя ткань. Но, даже перейдя в иной мир, я буду посылать тебе свою любовь.
Я поцеловал его одежду и не смог сдержать слез. Я знал, что душа моя будет соединяться с его душой, ибо любовь и близость душ не знает ни времени, ни пространства. И даже через тысячи лет свет чужой души может заживить раны.
И вот я предстал перед Великим Учителем и сказал ему:
- Я не был посвященным, но не был и чужим. Я окреп и душой и телом, и увидел жизнь мою, какой ее предначертал Бог. Я должен провозгласить Добро. Но скажи мне, Учитель, отчего торжествуют зло и ненависть?
И Учитель сказал:
- Бог создал человека и дал ему поля, и дал ему стада. Он дал ему огонь и ремесла. Он дал человеку душу для счастья и руки для труда. Бог расселил человека на красивейшей земле. Он дал солнце и облака, день и ночь, рассветы и ветер, звезды и воздух, и все это - человеку.
Но существо, именуемое “человек”, столь неразумно, что не видит творение Бога.
Ни сейчас, ни потом не наступит этот час. Лишь когда человек пройдет всю мерзость, назначенную ему, изопьет всю грязь этого мира, перенесет все страдания, отпущенные ему, - лишь тогда душа его и ум обратятся к Богу и к любви.
Иди; дерзай и погибни; царствии Божье наступит не скоро.
И я ушел в мир, ибо пришло время разбрасывать камни.