Маленькая, хрупкая, чем-то напоминавшая Уланову
и Джульетту Мазину, никогда не повышавшая голоса, она обладала
глубоким, неженским умом, сочетавшим логику и интуицию, широчайшими
знаниями, несгибаемой волей, столь же непоколебимыми нравственными
принципами и при этом -- блестящим литературным талантом. Своё
амплуа она определяла иногда как “литератор, пишущий об искусстве”.
Одна из моих знакомых, преподающая историю искусства, призналась
как-то, что, читая нужную для лекции главу книги Дмитриевой,
она никогда не может остановиться и не прочесть то, что следует
дальше. Говорят, что черта большого таланта -- не только качество,
но и количество созданного. Написанное Ниной Александровной
впечатляет и научно-художественным уровнем, и масштабами, и
разнообразием: от теоретических трудов, истории искусства, объёмных
монографий до бесчисленных статей и эссе. Следуя завету Б. Пастернака,
она “не тряслась над рукописями”, и некоторые из них, к огромному
сожалению, безвозвратно исчезли (например блестящая статья “Достоевский
и Диккенс”).
Уроженка Моршанска (точнее, близлежащего села Боголюбово), по
семейным преданиям – родственница, по боковой линии, А. Фета,
Нина Александровна перед войной закончила самый элитный гуманитарный
вуз того времени -- ИФЛИ; учась на искусствоведческом отделении,
она оказалась в полной мере причастна и двум другим наукам,
составлявшим аббревиатуру института, -- философии и литературе.
Написанная после окончания учёбы кандидатская диссертация была
посвящена М. Врубелю. Творчество художника, о котором она будет
неоднократно писать впоследствии, было рассмотрено в контексте
Серебряного века, и прежде всего – религиозной философии глубоко
чтимого ею до конца дней Вл. Соловьёва. Именно по этой причине
диссертация была благополучно “зарублена”, но Нина Александровна,
проявив присущее ей умение находить достойный выход из предлагаемых
жизнью обстоятельств, написала новую работу -- основанную на
архивных изысканиях историю московского Училища живописи, ваяния
и зодчества. Однако она не была бы собой, если бы ограничилась
сухим историческим повествованием. Спустя много лет возникнет
-- к сожалению, до сих пор не изданная -- увлекательная и богатая
мыслями книга об основателе училища, одной из ярчайших фигур
своего времени -- “русском рыцаре” Михаиле Орлове.
Начиная с 60-х гг., каждая опубликованная работа Дмитриевой
-- как и лекции, которые она читала в разных учебных заведениях,
как и выступления на конференциях -- становилась событием не
только в искусствоведении, но и в культурной жизни страны и
привлекала к ней много сердец. Таким событием стала, в частности,
книга “Изображение и слово”. Она отразила, помимо всего прочего,
и свойственное автору пристрастие к двум разным видам художественного
творчества, и одну из главных тенденций искусства XX в., состоявшую
в его вербализации, в превращении изображения -- как это было
в доренессансную эпоху -- в овеществлённое слово.
Столь же масштабными оказались и другие работы 70-х и 80-х гг.,
такие, например, как “Опыты самопознания” и “Об интерпретации
искусства”. В первой анализировалась революция, произошедшая
в искусстве первой половины XX в., по преимуществу западном,
причём оценивались и её приобретения, и её утраты. Во второй
речь шла о меняющемся в веках восприятии художественного произведения.
Глубокая теоретическая разработка вопроса предваряла не менее
увлекательный рассказ о конкретных памятниках: в частности,
прослеживалось отражение образов “Божественной комедии” Данте
в творчестве художников и поэтов -- от Боттичелли до Мандельштама
и Ренато Гуттузо. Ещё одна замечательная книга, из-за цензуры
опубликованная, как и предыдущая, к сожалению, разрозненными
главами, была посвящена юмору как средству преодоления косности
мышления. Эта тема была особенно близка Нине Александровне,
ибо для неё самой было характерно непрерывное и бесстрашное
движение мысли, отсутствие каких-либо клише, увлечение всем
новым, тяга к разнообразному хорошему чтению -- будь то научная
фантастика или детективы Агаты Кристи, любовь к парадоксам и
неожиданным сопоставлениям.
Ещё в 60-е с благословения М. Алпатова Нина Александровна начала
писать очерки по всеобщей истории искусства, так сказать, “от
бизона до Барбизона”, включая западных и русских художников.
Тома этой многократно переизданной “краткой истории” стали самым
популярным из всего созданного писательницей и явились настольной
книгой для тысяч людей разных возрастов и профессий, стремившихся
приобщиться к мировому художественному процессу. Именно за “Краткую
историю искусства” Институт искусствознания выдвинул недавно
Н. А. Дмитриеву на Государственную премию России.
Наряду с широкой панорамой мирового искусства Дмитриева “рисовала”
развёрнутые словесные портреты отдельных художников, среди которых
следует упомянуть прежде всего Пикассо, Ван-Гога и Врубеля.
Создавая монографии, посвящённые этим мастерам, Нина Александровна
со всей присущей ей страстностью вживалась в своих героев, принимала
их в свою душу, сохраняя необходимую критическую дистанцию.
Как почти всё написанное ею, каждая страница этих книг была
отмечена вдохновением.
Книга Дмитриевой о Пабло Пикассо, вышедшая в 1971 г., спустя
несколько лет после выставок графики великого художника, ошеломивших
любителей искусства в нашей стране, открывших окно в почти неведомый
мир западного искусства в его высшем проявлении, -- эта книга
произвела впечатление взрыва. (О себе скажу, что доклад об этой
работе, прочитанный Ниной Александровной в Киеве, положил начало
моей многолетней дружбе с ней.) Поражали глубина и стройность
концепции, точность и яркость описаний отдельных работ, раскрытие
сути авангардистских направлений первой половины века, о которых
мы имели тогда лишь приблизительное представление. Но, пожалуй,
сильнее всего -- внутренняя свобода, с которой советский искусствовед
в советской стране писал о художнике, который, невзирая на членство
в компартии, оставался для нашей официальной эстетики персоной
нон грата.
Последующая монография о Ван-Гоге оказалась едва ли не самым
обстоятельным и исчерпывающим русским исследованием о великом
голландце. Наличие сотен писем (почти все они были прочитаны
Ниной Александровной по-французски), в которых Ван-Гог изливал
свою душу, раскрывал себя как человека и художника, обусловило
двухчастное построение книги, имевшей подзаголовок “Человек
и художник” и составившей при этом органичное и нераздельное
целое -- как нераздельны душа художника и его полотна.
Темой позднего творчества Дмитриевой, наряду с книгой о Михаиле
Орлове, стали библейские эскизы А. Иванова, творчеством которого
она занималась и в предшествующие годы. Книга об эскизах была
задумана в 80-е гг., во многом прошедшие для Нины Александровны
под знаком отца Александра Меня.
“Религиозные искания” сопровождали всю сознательную жизнь Нины
Александровны, и в те десятилетия, когда я с ней общалась, она
была, безусловно, верующим человеком. Вот что она писала совсем
незадолго до смерти своему старому другу, учёному-атеисту: “Я
ничего не смыслю ни в науке, ни в богословии, и, конечно, мой
выбор определяется не только тем, что их пути явно сходятся,
а чем-то другим. Есть такие вещи, как религиозное чувство, религиозный
опыт, наконец, “нравственный закон внутри нас”. Их существование
так же несомненно, как существование “элементарных частиц”,
которые что-то там вытворяют, неизвестно как и зачем... И самое
главное (для меня по крайней мере) -- всё самое прекрасное,
что сделано людьми, так или иначе связано с религиозным сознанием.
Настоящая архитектура -- это храмы: египетские, античные, готические,
ренессансные, православные церкви -- все они посвящены Божеству
и все прекрасны... а вот храмов, посвящённых материи, что-то
не видать... Дальше: музыка, Бах, церковные песнопения -- лучшей
создано не было. Изобразительные искусства: Джотто, Рафаэль,
Леонардо, Микеланджело, Рембрандт, Рублёв, Феофан Грек, Эль
Греко -- всех не перечислишь. Собственно, вся мировая живопись
и скульптура -- это иконопись, убранство и росписи церквей,
картины и статуи на религиозные темы. Искусство внерелигиозное
-- капля в море. Даже в позитивистском XIX веке творили такие
мастера, как Делакруа, Милле, А. Иванов. Почти то же можно сказать
и об изящной словесности. Все её шедевры, от древних до новейших,
проникнуты. религиозным чувством”.
Знакомство где-то в конце 70-х или начале 80-х с отцом Александром
Менем, несомненно, укрепило религиозность Нины Александровны,
хотя она не стала церковным человеком в полном смысле слова.
К Меню она относилась с преклонением и глубокой любовью, постоянно
читала его книги и осознавала масштабы его личности. И находила
у него почти столь же глубокое ответное чувство. (Кстати, и
в складе их характеров, и в литературном стиле было нечто общее.)
На протяжении 80-х мы постоянно ездили с ней на службу Меня
в церкви Сретенья, что в подмосковной Новой Деревне на окраине
Пушкина. На квартире Нины Александровны в Москве отец Александр
регулярно читал лекции на задаваемые ему темы; слушателями были
её друзья и коллеги по Институту искусствознания, гуманитарии,
художники, “технари”.
Издание, посвящённое библейским эскизам Иванова, было задумано
Дмитриевой как совместный с Менем труд: ему должны были принадлежать
богословские комментарии к ивановским сюжетам, ей -- вступительная
искусствоведческая статья. Однако жизнь внесла жестокие коррективы
в эти планы. От руки убийцы погиб Александр Мень. И хотя Нина
Александровна написала все тексты, включая комментарии, издательство
“Изобразительное искусство” по разным причинам так и не выпустило
в свет книгу, которая, по мысли Нины Александровны, должна была
стать данью памяти Александра Меня.
На протяжении всей своей долгой творческой жизни Дмитриева не
только много писала о литературе, но и параллельно выполняла
художественные переводы зарубежных писателей и поэтов (например
О. Хаксли и У. Йейтса), сочиняла собственные стихи и прозу,
в частности, замечательные сказки-притчи, и даже “дописала”
за Диккенса его неоконченный роман “Тайна Эдвина Друда”. А ещё
она очень неплохо рисовала и писала акварелью...
В самые последние годы, почти потеряв зрение, Нина Александровна
занималась главным образом литературоведением (что не мешало
ей спорадически публиковать блестящие статьи о Пикассо или Врубеле).
Она писала о своём любимом писателе А. П. Чехове. Как многое
из того, что она делала, её чеховские штудии шли в какой-то
мере “против течения”. Её интересовал не Чехов-драматург, общепризнанный
реформатор русского и европейского театра, а Чехов-прозаик.
Десятки статей, посвящённых рассказам и повестям писателя и
лишь частично опубликованных, ждут своего издателя, который
объединил бы всё изданное и неизданное под обложкой одной книги.
В последние свои годы Нина Александровна жила трудно. Прогрессирующая
слепота, почти не работающее после трёх инфарктов сердце, материальные
тяготы, вынужденное затворничество и одиночество, скрашиваемое
тремя кошками, которых она периодически увековечивала в стихах...
Но она никогда не жаловалась, живо интересовалась окружающими
людьми и миром, сохраняла ясную голову, память, чувство юмора,
творческие способности и привычку к ежедневному труду, поддерживаемую
сигаретами и кофе. До последнего дня она продолжала читать и
почти вслепую печатать на машинке, и слабо различимые из-за
плохого качества лент страницы, как и прежде, не имели опечаток.
Утрата каждого талантливого человека невосполнима. Но со смертью
Нины Александровны Дмитриевой мы потеряли не только выдающегося
теоретика, толкователя и горячо любимого многими популяризатора
искусства, но и редкий в наше время, почти реликтовый тип личности.
Человека “в полном смысле слова”, для которого были всегда непреложны
и “звёздное небо над нами” и “нравственный закон внутри нас”.
11 742 = 6,5
Ах, Котя, и Путька, и Мишка...
Домашние тихие кошки,
Вам только и свет, что в окошке.
Прогулки не дальше порога,
Прыжки ограничены строго.
Простора для беганья мало --
Ни лестниц, ни крыш, ни подвала.
Две комнаты, кухня -- и только:
Пространства ничтожная долька.
“Смотри, сорока
Ушла в полёт;
Хоть видит око,
Да зуб неймёт,
Что делать, нету
Нам к ней пути,
Зимой и летом мы взаперти”.
Котам без охотничьей страсти,
Котам без любовного пыла
Не знать настоящего счастья,
Хотя и было, да сплыло.
Ах, Котя, и Путька, и Мишка,
Вы хоть почитали бы книжку,
Кино посмотрели бы, что ли,
Стремясь к ощущениям новым.
Но нет, и того не дано вам,
А всё-таки, Мишка и Котя,
Любители китти и кэта,
Не так уж вы плохо живёте
По правилам этикета.
Вы вспомните Митьку, беднягу:
Недолго он прожил, бродяга,
В сыром и холодном подвале,
Куда его вовсе не звали.
А если и выжил чудом,
То где мог найти приют?
Гоняют котов отовсюду
И есть котам не дают.
А вы и в тепле, и в холе,
Днём завтрак, вечером -- ужин,
Не рвитесь, коты, на волю,
На воле было бы хуже.
Далёкие ваши предки --
Саблезубые тигры и львы
Разбили бы эти клетки,
Но вы-то не таковы.
На свою хозяйку похожи
Вы больше, чем на тигрицу,
Хозяйка в неволе тоже,
Но умеет с судьбой мириться.
Сидит за той же оградой,
О том же корме хлопочет.
И жизни вроде не рада,
И смерти вроде не хочет.
Н. Дмитриева
|
