Телевидение сейчас устало – устали ведущие, ежедневно или еженедельно выходящие в эфир с одними и теми же передачами, устали зрители, с той же периодичностью выслушивающие одни и те же откровения поп-звезд и поп- политиков и вникающие в перипетии не отличающихся друг от друга сериалов.

И лишь программы Кирилла Набутова – одни из тех немногих, что стараются вырваться из этого порочного круга. Ему, как кажется, всегда искренне интересно делать то, что он делает, и в этом, вероятно, главный секрет его бесконечного телевизионного обаяния.
Он – спортсмен по призванию, по тому его духу, в котором на его и зрителя глазах, здесь и сейчас, пусть даже эфир и не прямой, может случиться что-что неожиданное даже, скажем, в «одном дне», например, такого, человека, как Зураб Церетели, в жизни которого состоялось, кажется, все, о чем можно мечтать обывателю. «Один день» на московском ипподроме Набутов проводит, купив билет на тотализатор, и поддавшись уговорам якобы опытного на вид игрока, ставит не на ту лошадь, но, проиграв, не отчаивается, потому, что игра так или иначе – состоялась, а это –самое главное.
Появился он в рисковое для телевидения время, в начале 1990-х, на самом рисковом из всех существовавших тогда питерском канале. И, что тогда тоже было риском, в его «Адамовом яблоке» нашем первым телевизионном журнале для мужчин было очень мало политики. Вероятно, она не такое уж мужское занятие, как кажется некоторым. Там был спорт, причем не массовый, не тот, что виден с трибун, а, так сказать, личностный спорт через судьбу спортсмена. Были люди всячески преодолевшие судьбу, и, в том числе, майор пожарной охраны, занимающийся вышивкой гладью, были и первые эротические новости и первые отечественные эротические клипы, и, опять-таки, первым «про это» регулярно беседовал со зрителями сексолог Щеглов, сейчас ставший столь популярным, что играет в вышеупомянутых сериалах интеллектуального злодея.

Политика, правда, понемногу просочилась и сюда, но именно в «Адамовом яблоке», Григорий Явлинский открылся в своей страсти к боксу, а на вопрос «Каким спортом вы занимаетесь?», Михаил Сергеевич Горбачев немедленно признался: «Я хожу пять километров в час. Каждый день». Незабываемым оказался и пятисекундный «урок прекрасного», где на фрагменте классического натюрморта обнаруживалось сходство между складкой на теле плода абрикоса и одной из самых анекдотических частей человеческого тела.

Когда на телевидении настало время бесконечных интервью, Набутов вышел с программой, в которой знаменитостям давалось на все про все ровно сорок минут – ровно столько, чтобы успеть на легендарную «Красную стрелу», среди пассажиров которой их и вытаскивал ведущий. В этой программе успевал еще проводить и конкурсы для зрителей. В одном из них предлагалось определить, кто изображен на старой фотографии, в другом то, что и до Набутова, и после него не предлагалось в прямом эфире уже никогда, а именно «угадать штуковину», например, мало кому известную часть доильного аппарата.
Надо сказать, что студийная работа ему не слишком удавалась, несмотря на удивительный феномен, присущий Набутову, пожалуй, в образцовой степени среди множества других нынешних телевизионных персонажей. Этот феномен – телегения, то есть естественная органичность существования в телевизионном пространстве. Она, судя по всему, является врожденным качеством и не передается по наследству.

Именно поэтому, может быть, Набутов и оказался втянутым в «За стеклом» самый, как бессмысленный и провальный, так и наиболее пафосно-пропиареный отечественный телепроект последнего времен. Там его обаяние было призвано «вытянуть» полную беспомощность остальных его участников, поскольку во всем, что делал и продолжает делать Набутов разливался и разливается ехидный и словоблудливый питерский юмор – не нарочитый юмор специальных программ, а, если так можно сказать, внутренний «юмор самой жизни», содержащийся, как влага, во всем что существует на этом свете, а также недосягаемая для большинства теперешних телеперсонажей самоирония. Впрочем, если он прежде всегда блистал, рассказывая об экстремальных ситуациях, существующих, так сказать, вовне ТВ, то в «За стеклом» оказался втянутым в экстремальную ситуацию, созданную самим телевидением, тоже, в свою очередь, становящимся мало-помалу экстремальным явлением в нашей жизни, как будто нам и без него мало других проблем.

Органическое чувство иронии заставляет его постоянно превращать все свои циклы в юмористические – как это раз за разом происходило со «Службой спасения». Потому что нельзя было не давясь от внутреннего хохота слушать историю какого-то упавшего в погреб и заснувшего там неистребимого городского фаталиста, удивленного случившимся почти до потери способности к общегражданской лексике или нравоучительное повествование об уползшем в никуда питоне, существования которого рядом с собой испугались те, кто купил его, нелегально, конечно, привезенного, на Птичьем рынке.

Все же репортаж, работа «на натуре», и работа «с натурой», были и остаются его истинным призванием, где, с Набутовым, пожалуй, мало кто может сейчас потягаться. Большинство репортеров присутствуют словно бы на фоне происходящих событий. Набутов всегда стремиться находиться именно «в кадре», то есть внутри события или рассказа один на один с тем, о чем он рассказывает, искренне умея удивиться, например, тому, что в одном из современных отечественных птицеводческих хозяйств производится миллиард яиц в год. Тема по нынешним временам для телезвезды вообще-то провальная – ни криминала, ни политиков - одни куриные тушки. Но наш герой смог сделать так, что вернул зрителя к детскому любопытству и желанию увидеть, а как «это делается». Таким был например, рассказ о легендарных питерских мотах и лоцманах, когда оказалось, что мост лейтенанта Шмидта стоит на дубовых сваях 150 лет. Рассказывая в «Одном дне»петербургском зоопарка – ну что, казалось бы, об этом можно сейчас поведать нового – он показывает пальцы профессора-обезьяноведа, откусанные объектами его исследований и череп легендарной слонихи, убитой в блокаду немецкой бомбой, констатирует факт жестокого патриархат у жирафов, вспоминает о том, что в перестройку ленинградцы приходили в зоопарк посмотреть на мясо и что во время последнего пожара тем не пострадала ни одна змея. Ведя репортаж из института судебной психиатрии имени Сербского, он, ввиду того, что лица его обитателей показывать нельзя, дает портреты их ног, не менее впрочем выразительные. А, снова решив продемонстрировать «как это делается» подвергает себя исследованию по сексуальной патологичности и на вопрос: «Считаете ли вы себя сексуально привлекательным?» отвечает: «Нет», так искренне, что этому трудно не поверить, как и всему, что он делает в кадре.

А рассказывая об одном дне дрессировщика Николая Свирского он просто-напросто экранизирует строчку из стихотворения Бродского «Я входил к разъяренному зверю в клетку…», действительно входя в жилище ко льву, не слишком, впрочем, им заинтересовавшемуся с гастрономической точки зрения, приняв, как видно, за кого-то из своих. А самое большое количество львов обитает у нас, оказывается, в зоопарке г. Воронежа.

Все каналы сейчас стремятся перекричать друг друга, выдавая за нечто доселе невиданное из того, что попадает в их передачи, будучи чуть более заметным, чем десять рублей. Набутов же просто и спокойно комментирует, как любимый им профессиональный бокс, то, действительно необычное, в чем он постоянно стремиться пребывать, ведя свои репортажи, как правило, в настоящем времени, то есть словно бы не зная, что произойдет там в следующий момент.

Нам, честное слово, повезло, что репортажи с Олимпийских игр в Сиднее вел Набутов. Во первых, потому что он делал при этом то, чем жил, а во-вторых, потому что Австралия все еще остается для нас в своем потустороннем далеке экстремальной страной-загадкой, населенной Крокодилами-Данди.

Возможно, что прикосновение к спорту так или иначе есть вхождение во одну из краеугольных телевизионных составляющих, поскольку, вообще первой в истории телепередачей была трансляция скачек. Произошло это не в США, как думают многие, а в Англии в марте 1931 года.
Истинным шедевром творчества Набутова стала многосерийная «История одного события» (заметьте, именно одного, как и нынешний «день с »), шедшая почти ежедневно в славный год восьмидесятилетия Великой Октябрьской социалистической революции. «Одним событием» был небезызвестный залп крейсера «Аврора», возвестивший о начале новой эры в истории человечества, и в конце каждой из пятнадцатиминуток сообщалось, что делал легендарный корабль в тот или иной день начала ХХ века, день когда произошла та или иная история, взятая из архивных газет и старой телевизионной хроники, история части того, прежнего, человечества, которой довелось тогда жить в столице Российской империи. И эти события почти столетней давности он постарался превести в репортажном стиле, отыскивая в современном Санкт-Петербурге места-очевидцы того, о чем им рассказывалось. Этих историй было рассказано, точнее, реконструировано Набутовым превеликое множество – о том, что автором музыки и стихов известного и по сей день романса «Я ехала домой» был г-жа Мария Пуаре, что из одиннадцати министров Временного правительства шестеро были массонами, что в 1913 году на Щукином дворе было продано 930 000 кур, что ужин в ресторане «Вена» стоил один рубль, царский, разумеется, за 4000 которых можно было купить уже тогда престижную иномарку – «Бенц» или «Роллс-ройс», что в 1908 году, «Патэ журнал», заменявший тогда программу «Время» демонстрировал в кинотеатрах сенсационные кадры, запечатлевшие нападение грузинских террористов на грузинского дипломата, и, что группе депутатов Государственной думы явилась госпожа Л., сообщившая, что ей, в свою очередь, является из подвалов Таврического дворца некий юноша, заключенный туда еще при Потемкине.

Нам же рассказывал об этом уже далеко не юноша , а один из самых телегеничных наших телеведущих, который произносил тексты пожелтевших газет будто бы по старой орфографии, так что в его речи явственно чувствовались яти, твердые знаки в конце слов и то, склонение прилагательных женского рода, которое было описано в классической русской грамматике Барсова.
И мы оказывались на той петербургской набережной, где был разорван бомбой террориста министр Плеве, попутно узнавая, что в столь обожаемом нашими статистиками 1913 году столичные резинщики произвели 24 миллиона пар галош, среди которых, вероятно, была и та, которую попрут десять лет спустя у профессора Преображенского.

Такова, видимо, и есть подлинная история человечества, история драмы ежедневности. По своему опыту я помню, как в студенческие годы, отправившись в газетное хранилище, чтобы прочесть в подлиннике статью прогрессивного публициста, и, взяв с этой целью переплетенную в кожу и золото подшивку «Московских новостей» за 1834 год, так и не смог ознакомится с нею, поскольку оказался увлечен сообщениями о том, что одной только капусты квашеной на Гостином дворе предлагались тогда несколько десятков сортов: классической белой и какой-то забытой уже «серой», качанной и рубленой, слабого, «средняго» и «сильнаго» засолу, с клюквой, со смородинным и дубовым листом, с возу, из бочки, с прилавка. Икра же семужная стоила тогда, как свидетельствовало соседнее объявление сорок копеек за фунт.

И вот так, ненавязчиво уча нас переживать драму каждого часа каждого дня, и оставшегося в истории и понемногу уходящего в нее, и существует в телевизионном пространстве Кирилл Набутов. И в этом неизбывном чувстве ценности каждого дня – только часть секрета его бесконечного экранного обаяния.
… А в Карелии, оказывается, один мужик разводит на своей ферме страусов. Ужасно выгодное дело – и мясо, и перо, и шкура, а уж яйца-то, яйца…